|
|
Опубликовано
в газете:
«Комсомольская
правда» 30.10.2006
Страх
смерти и
бесстрашие
жизни
Наш
собеседник
умирал от
рака и выжил
вместе с
героем
своей
удивительной
повести
«Павел!
Огромное
спасибо за
книгу. Я
читаю ее
запоем.
Точно знаю,
что буду
возвращаться
к ней время
от времени. И
вот еще -
сегодня
поймала
себя на мысли,
что очень не
хочу
расставаться
с главным
героем... Я вам
аплодирую!
Браво!»
Анастасия Скорнецкая,
Москва.
«Читаю
уже пять
часов
подряд,
держалась...
Но сейчас не
выдержала,
сижу и плачу...
У меня папа
умирал от
опухоли в
прошлом
году. Вы очень
хорошо
пишете, большое
вам спасибо!»
(sweet harmony)
«Какие
важные
вопросы вы
поднимаете!..
Меня они
тоже мучили
всегда».
(lik)
«Одна
из самых
сильных
книг,
которые я
читал
когда-либо и
за
последнее
время.
Признаюсь,
начал
читать,
потому что
близка тема
аналогичных
заболеваний.
Но, прочитав,
понял, насколько
больше в
этой книге,
чем я хотел
найти...
Спасибо».
(encrypted)
Кому этот
поток
благодарностей?
Какая книга
вызывает
столь
сильные
чувства во
времена,
когда
читатель,
как
утверждают,
ищет на
страницах
лишь
развлечения?
Лупетта и
Лимфома - две
героини
книги. Лупетта
- Любовь.
Лимфома -
Смерть. В
спокойствии
ли перины, в
суете ли
беличьего
колеса, эта
книга - как
ожог. Роман
«Лупетта»
(«волчонок»
по-итальянски
-
ласкательное
прозвище
героини) написал
человек,
никогда ни о
каких
романах не
помышлявший,
экономист
по образованию,
внезапно
получивший
смертельный
диагноз (рак
лимфы и дал
имя его
второй героине),
прошедший
через ад
шести
химиотерапий.
Он писал по
главам,
еженедельно
выкладывая
их в
Интернете. И
сотни
читателей,
замерев,
ждали не
просто
продолжения
романа - продолжения
жизни
автора,
неизвестного
им
петербуржца
Павла Вадимова.
К всеобщему
облегчению,
Павел, как и
его герой,
выжил.
Признавшись,
выходя из
больницы, что
хоть
Лимфома и
«полакомилась
им вволю, но
еще не факт,
что наелась
досыта»...
- Для
вашего поколения
30 - 35-летних, как
утверждают,
характерен
культ
успеха. А вы
свою первую
книгу посвятили
смерти...
- Все очень
просто.
Жил-был
человек,
потом заболел
раком и не
придумал
ничего
лучшего, как
написать
книжку. И
как-то так
получилось,
что, передав
своему
герою
собственную
болезнь и
пережив его
воображаемую
любовь,
автор
поправился. Сейчас,
уже задним
числом, я
могу
объяснить это
примерно
так. Стерев
границы
между вымыслом
и
реальностью,
автор как бы
совершил некий
шаманский
ритуал. Нет,
конечно, все
это не было
осознано
тогда, в
самом
начале болезни.
Но то, что
было
придумано,
перетянуло за
собой за
границу
реальности
совершенно
реальную
болезнь. На
самом деле,
конечно, помогли
лекарства и
врачи. Но, так
или иначе, в
результате
мы имеем
условно
поправившегося
автора и
безусловно
изданную
книжку.
Из книги:
В
маленьком
домике у
моря,
который
родители
сняли на
месяц, я
впервые
увидел
старинную
китайскую
ширму,
расписанную
затейливыми
рисунками.
Казалось,
она попала
сюда из сказки.
Часами я
играл с
рассохшимся
бамбуковым
каркасом...
Когда мы
вернулись
после
отпуска
домой, я
долго рыдал,
умоляя маму
с папой
купить в
нашу
комнату
ширму, но они
только
смеялись
над моей
причудой...
Свидетелем
третьего
пришествия
ширмы я стал
уже в
больнице. На
этот раз ее
каркас
скрывает не
романтические
грезы
юности, а отвратительный
оскал
смерти.
Когда состояние
смертельно
больного
пациента не
оставляет
уже никаких
надежд, его
койку загораживают
трехстворчатой
больничной
ширмой. Как
только ее
вносят,
замирает
сердце: только
бы не ко мне,
только бы не
ко мне!
- Не
парадокс ли:
вокруг нас
ежедневно
столько
смертей. И
вместе с тем,
как вы
пишете, «разговоры
о смерти в
приличном
обществе
считаются
дурным
тоном».
Почему?
- Любовь к
«щекотанию
нервов»
заложена у
человека в
природе, и эту
тягу с
завидной
регулярностью
удовлетворяют
СМИ.
Катаклизмы,
теракты... В
этих репортажах
смерть
выступает
как
режиссер кровавого
шоу,
задавшийся
целью
пощекотать
нервы
зрителю. Но
мой герой
ведет речь
совсем о
другом. В
книжке есть
эпизод,
когда он едет
в маршрутке
за
результатом
анализа в онкодиспансер
и водитель
резко
тормозит,
потому что
на дороге
сбили
насмерть
старушку. И
мы следим глазами
героя за тем,
как
пассажиры
жадно рассматривают
жертву
аварии
сквозь
стекло, как у
них блестят
глаза,
вытягиваются
шеи. А герой
представляет,
как еще недавно,
возможно,
так же тянул
бы шею, чтобы получше
разглядеть...
«Смерть - это
всегда
очень интересно,
не правда ли? -
думает он. -
Особенно
когда это
смерть ДРУГОГО».
Но все дело в
том, что по
дороге в онкодиспансер
он впервые
почувствовал
себя тем,
ДРУГИМ, понимаете?
И вместе с
тем интерес
моего героя
к смерти не
замыкается
на
собственном
диагнозе. Вслед
за
историками,
философами,
врачами и пациентами,
профанами
и
посвященными
он пытается
выяснить:
что есть
наша жизнь
перед лицом
смерти?
Именно
такие разговоры
в наши дни
считаются
свидетельством
дурного
тона.
Большинство
из нас
уверено, что
нужно жить, пока
живется.
Меньше
думать о
неприятном,
чтобы не
слыть в
лучшем
случае
депрессивной
личностью, а
в худшем - психом.
Любопытно,
что
изгнание
публичного
осмысления
смерти в
гетто как
«чего-то
неприличного»
сопровождается
снятием
табу со
сферы сексуального.
Сегодняшнее
постоянно
звучащее «трахаться»
уже
считается
приличным.
Лауреат
Нобелевской
премии по
литературе 1990
года Октавио
Пас
высказался
по этому
поводу
категорично:
«Подлинно
глубокий и
всеобщий
культ жизни
есть вместе
с тем и культ
смерти. Их
друг от
друга не
оторвать.
Цивилизация,
отрицающая
смерть, рано
или поздно
придет к
отрицанию
жизни». К этим
словам мне
добавить
нечего.
- В
вашем
романе
столько
чисто
медицинских
подробностей,
страданий,
страха... Даже
приблудившийся
к больнице
кот Рентген
вынюхивает
обреченных.
Дань
чернухе?
- А что мы
считаем
чернухой?
Для меня это
произведения
масскульта
с реками крови,
горами
трупов,
бандитами, «братками»
и маньяками.
Героям
больничной
линии «Лупетты»
далеко до
этих бравых головорезов.
Они живут
куда более
скучной
жизнью, лежа под
капельницами
в палате. Не
гоняются
друг за
другом на
машинах, не
стреляют, не
насилуют, не
пытают, а
просто
лежат и ждут
чуда. Если рассказ
о том, что
чудо
приходит не
всегда, кто-то
считает
данью
чернухе... Это
его право.
-
Персонажи
вашей книги
заслоняются
от близкой
смерти чем
угодно -
вплоть до
разгадывания
кроссвордов.
А где же воля
к жизни?
Боитесь, что
в этом
увидят - ваша
же формулировочка
-
«тошнотворные
пятна
банальности»?
Но отчего же
тогда,
рассказывая
про
обреченного
сопалатника-чернобыльца,
замечаете: «Про таких,
наверное, и
пишут
повести о
настоящих
человечках»?
Явный намек
на летчика Маресьева,
героя
советских
учебников
литературы...
Выходит, маресьевская
воля к жизни
не устарела?
- Воля к
жизни не
может
устареть,
это природное
свойство
любого
живого
существа. Но
в одни
времена об
этом
инстинкте
пишут книги, слагают
баллады, сочиняют
песни,
подают как
нечто
героическое,
присущее
исключительно
Настоящему
Человеку. А в
другие - он
уходит на
периферию культуры.
При этом сам
инстинкт
никуда не девается!
Просто для
разговора о
нем в нынешних,
скажем,
условиях
нужно
изменить
форму подачи.
И именно
поэтому в
книге
появляется ирония.
Ирония - не
как
насмешка,
профанация
или
снижение
«градуса»
темы, а как...
одна из форм
новой
искренности.
Хотим мы
того или нет,
культура
сейчас на
том этапе
развития,
когда пафос
неприемлем.
Чтобы его воскресить,
нужны
какие-то
экстраординарные
события
(революции,
катастрофы
масштаба «Курска»,
теракты с
тысячами
жертв). Вот
возьмите
американского
«кинобунтаря»
Оливера
Стоуна:
шесть лет
назад и в
страшном
сне он не мог
представить,
что будет
снимать
исполненные
пафоса
фильмы. А
сегодня на
экраны выходят
его
«Башни-близнецы»,
в которых
нет и намека
на иронию.
Бравые
герои-пожарные
из этого
фильма -
родные
братья
летчику Маресьеву.
Так что
лучше не
жалеть об
утрате
пафосных книг
и кинолент,
наоборот,
радоваться,
когда
повода для
их
появления
нет.
-
Умирая на
станции Астапово,
Лев Толстой
метался в
отчаянии - и
сам себя судил
за это: «Нет,
мужики так
не умирают».
Те просто
ложились на
лавку или на
печь, чуя час
перехода в
мир иной.
Можно ли и
нужно ли готовиться
к уходу? Или
надо гнать
от себя эти
мысли?
- Самое
глупое -
давать
советы на
этот счет.
Кому-то мысли
о смерти
помогают
лучше
понять жизнь,
а кому-то,
наоборот,
только
мешают
наслаждаться
ее
скоротечными
удовольствиями.
Да и вообще -
что значит
«готовиться
к смерти»?
Адепт одной
религии
скажет, что
приготовление
к смерти - это
праведная
жизнь,
обеспечивающая
место в раю;
приверженец
другой - что
это
медитации,
гарантирующие
завершение
цепочки
мучительных
перерождений,
а адепт
третьей
просто
нацепит на пояс
бомбу и
пойдет
взрывать
детей,
уверенный, что
он лучше
всех
«приготовился»
к смерти.
Я не
собирался
издавать
доморощенный
учебник из
цикла
«Подготовка
к смерти для
«чайников».
Мой герой не
учит, не
проповедует
и даже не
советует. Он
просто
разговаривает
о смерти - в
самом общем
смысле
этого слова. И
если он по
доброте
душевной
поговорит
на эту тему с
читателем, я
не против.
Из книги:
Не вышла на
дежурство
Оленька -
медсестра. Оказалось,
в их доме
случился
пожар. У
Оленьки
сгорела
квартира.
Неожиданно
вечером она
появилась в
палате. На
уговоры
врачей идти
к родителям,
там
пережить
перенесенный
шок,
отрезала,
что
отдежурит
сутки без всяких
скидок на
пожар.
Глубокой
ночью она лихорадочно
говорит:
«Когда я
стояла на
улице... и
смотрела на
огонь... это не
передать...
Казалось,
жизнь
рухнула, все,
конец. Бабушкины
фотографии,
одежда,
деньги,
паспорт, вещи.
Все сгорело,
все,
понимаешь!
Шок был такой...
Но потом я
услышала
звонок мобильника.
Звонили из
больницы. И
тут... тут все
изменилось.
Я вспомнила
вас всех. Вот
кто имеет
право
клясть
судьбу.
Рыдать. Жаловаться.
Смотреть в
небо и
проклинать.
Да, квартира,
да, шмотки,
но это... это
все тьфу!.. по
сравнению с
тем, что с
вами. И тогда
я
засмеялась».
- В
романе
Лупетта
приводит
Лимфому.
Любовь становится
причиной смертельной
болезни. Вы
как бы
хотите
вывернуть
наизнанку
известную
формулу:
«Любовь побеждает
смерть». Но
само
построение
романа, само
чередование
глав -
Лупетта -
Лимфома и,
главное, то,
как
написана
эта любовь, -
говорит
читателю
другое:
именно
любовь спасает
вашего
героя от
смерти. Не
случайно вы так
сопротивлялись
предложению
издательства
назвать
роман
именем
болезни -
Лупетта
победила
Лимфому. Не
согласны?
- Мне не
близка сама
постановка
вопроса. Заметьте,
в книге не
идет речь об
абсолютном
излечении
героя. Все,
кто имел
дело с
онкологией,
хорошо знают:
при
подобных
диагнозах
можно говорить
только о
ремиссии,
которая в
любой момент
может
обернуться
рецидивом
(здесь мы постучим
по дереву,
да?). А если
ограничиться
только
фабулой
романа...
Допустим,
вам ближе
прочтение,
согласно
которому
Лупетта победила
Лимфому,
один мой
близкий
знакомый
уверен, что
Лупетта - это
и есть
Лимфома, а третий
читатель
романа
скажет, что
любовь и
смерть - это
просто
красивые
метафоры. Я не
хочу
вставать на
чью-либо
сторону. В конце
концов
каждый
имеет право
на свое
прочтение.
Из книги:
Лупетта -
герою: «Ты
никогда не
смотришь на
меня, как
другие
мужчины.
Животным
взглядом. Взглядом,
от которого
меня тошнит.
В котором
только
похоть,
тупое
желание. Мне
нравится,
что ты
видишь во мне
не только
самку, не
только
красивую
куклу... Я до
сих пор не
могу понять,
как мы так
быстро
нашли общий
язык. С самой
первой
встречи мне
стало
казаться,
что мы знаем
друг друга
уже тысячу
лет, что мы...
ну, как с одной
планеты,
понимаешь?»
-
Писательница
Светлана
Алексиевич,
чьи книги
выстроены
на
документальных
исповедях
людей, как итог
25 лет своей
работы -
выслушивания,
сказала
недавно: «Мы
устали жить
без любви.
Нас хорошо
научили
умирать.
Гораздо
лучше, чем жить».
Один из
критиков
назвал
вашего героя
трусливым -
не решается
сразу на
секс. А
по-моему, ваш
герой,
несмотря на
прежний донжуанский
список в
кармане,
полюбив,
становится
целомудренным
- извините за
это старомодное
слово. Мне
кажется, вы
написали
повесть о
настоящей
любви,
которой
явно не хватает
и в
современной
литературе,
и в жизни.
- Честно
отвечу: не
знаю. Еще
бабушка
надвое сказала,
что такое
книга о
настоящей
любви. Для
кого-то это
традиционный
дамский
роман. А если
что-то
другое, то
что именно?
Вот вы
относите
«Лупетту» к
произведениям
о настоящей
любви. И,
допустим, я с
вами соглашусь.
Но если бы
такая книга
была нужна
современному
читателю, ее
известность
была бы на
несколько
порядков
больше. А мой
роман издан
тиражом в 3000
экземпляров,
и люди
узнают о нем
по старым
законам
«сарафанного
радио»:
прочитал и
посоветовал
другу. Я совершенно
этим не
тягощусь. И
даже в
страшном
сне не могу
представить,
что
рекламой «Лупетты»
будут
обклеены
вагоны
метро и
троллейбусы.
Потому что,
по моему
мнению,
искренность
не выносит
публичности.
Любое искреннее
произведение
о чем-то
настоящем,
будь то
любовь,
жизнь или
смерть, не
может продаваться,
как пирожки
с картошкой.
Хотя бы потому,
что
восприятие
такого
произведения
не бывает
легким.
Конечно,
такую
позицию
можно
обозвать
эстетством. Но в
конце
концов я
могу
спрятаться
за своим
героем,
который выстрадал
право на «инаковость».
Так что если
отвечать
прямо на ваш
вопрос, то я
бы сказал:
если кому-то
нужна книга
о настоящей
любви - как,
впрочем, и
настоящая
любовь, - ее придется
как следует
поискать.
Есть шанс,
что поиски
увенчаются
успехом.
- Вы
как-то
сказали, что
соприкосновение
с Лимфомой и
счастливый
уход от нее
ничему вас
не научили. Неужто
не стали
больше
ценить
жизнь? Ведь
герой вашего
романа
признается:
«Подобная
встряска
была мне
необходима...»
- Начинает
ли сильнее
ценить
жизнь
человек, переболевший
раком?.. Проще
всего
ответить: «Конечно
же! Люди,
посмотрите,
как
прекрасна
жизнь! Если в
этом
сомневаетесь,
поезжайте в
лес, на
природу,
ложитесь на
травку,
закройте
глаза и
радуйтесь
жизни,
слушая щебетание
птичек и
стрекот
кузнечиков».
На самом
деле в моем
случае
ничего
подобного не
произошло.
Это,
наверное,
очень
непедагогично,
но я не вижу
никакого
положительного
опыта в
испытании
болезнью.
Вот если бы я
был
брюзгливым
пессимистом,
разуверившимся
в жизни,
который
благодаря
болезни
внутренне
преобразился,
тогда было бы о чем
говорить. Ну
да, я написал
книжку, но заплатить
такую цену
за первый
опубликованный
опус я бы не
пожелал ни
одному
отчаявшемуся
графоману. А
признание
по поводу
необходимой
встряски
принадлежит
моему герою.
Что же касается
меня, то я бы с
радостью
обошелся
без нее.
Но вот
интересный
парадокс:
как-то так
получилось,
что книга
помогает
ценить
жизнь не столько
ее автору,
сколько
читателям.
Из книги:
«Палата
привычно
дышала
уходящими
жизнями. И
вдруг
сквозь
скороговорку
молитвы,
зубовный
скрежет
боли и
предсмертную
тишину за
ширмой
прорвалась
мелодия. За
окном «на
спиленном
тополином
пне прямо
посреди
двора стоял
молодой
парнишка в
синей куртке
и, усиленно
раздувая
щеки,
насиловал альт-саксофон».
«Для кого он
играет?
Оказалось, в
больницу привезли
его
подружку с
«лейкой» - так
тут обзывают
лейкемию. С
тех пор
утренняя
серенада на альт-саксофоне
звучала
ежедневно.
Несмотря на то что
особых
ценителей
классической
музыки у нас
не наблюдалось,
ежедневные
концерты
удивительным
образом
изменили
атмосферу,
царящую в
палате».
Но как-то
утреннюю
тишину
разрезал
протяжный
крик трубы
за окном.
Потом
последовала
какая-то
какофония
звуков и -
тишина.
«Когда мы
подоспели к
окну,
человек в
синей куртке
уже исчез. А
рядом с
пеньком
валялся
странно
искореженный
альт-саксофон».
«Господи,
вот
счастье-то -
такая
волшебная книга.
Немного
таких
авторов,
которых
воспринимаешь
как
собственный
внутренний
голос.
Спасибо вам.
А образ
вашего
мальчика-саксофониста
будет
существовать
вечным
памятником
вам всем,
всем».
(ahven)
«Книга
искренняя, и
при
жестокости
в ней много
нежности.
Это самое
ценное.
Прочитал ее, вдруг
осознал
ценность
каждой
минуты... Каждого
вдоха...»
(t61).
«И хочется
что-нибудь
написать, а
слов-то и
нет... Страшно.
Спасибо вам
за то, что
учите любить
жизнь».
(lanas)
Инна
РУДЕНКО
Опубликовано
в газете:
«Комсомольская
правда» 30.10.2006
На
главную
страницу
|
|